— Здравствуйте, Владимир Викторович, — отозвалась я. Мы с ним виделись впервые за этот день, да и не только за этот. — Нет, конечно, я просто не ожидала никого увидеть в такое время.

— Очень зря, это прекрасное время. Но я, кажется, пугаю вас не только в саду.

— С чего вы взяли?

— Вы избегаете меня уже четвертый день.

Шах и мат. Тут мне нечего было возразить, потому что Гедеонов был прав. И все равно это поразило меня — я-то была уверена, что он ничего не замечает! Какое ему дело до меня, когда он постоянно чем-то занят?

А избегала я его без особой причины, скорее, интуитивно. Уж не знаю, почему, но история с Инессой Линдой задела меня, чуть ли не как личное оскорбление. Я не собиралась читать Гедеонову нотации, однако я не обязана была делать вид, что мне такое нравится.

— Просто так совпало…

— Если врете кому-то, делайте это уверенней, — посоветовал Гедеонов. — Прозвучит намного убедительней. Могу ли я связать это с вашим знакомством с Инессой?

— Да не надо это ни с чем связывать!

— Я привык находить причину для любого следствия. Инесса чем-то оскорбила вас? Это было бы странно, потому что она отзывалась о вас очень тепло.

— Она меня не оскорбляла, и она мне тоже понравилась. Очень умная и красивая девушка.

— Тогда почему я слышу в вашем голосе недовольство?

Вот и как он это делает? Хотя, наверно, не следовало ожидать от него меньшего. Он, лишенный зрения, получал большую часть знаний о мире через слух. К тому же, он не был бы таким успешным мошенником, если бы не разбирался во всех тонкостях человеческой души.

Я не знаю, почему он привязался ко мне, но молчать я не собиралась.

— Дело не в Инессе, а в вашем отношении к ней.

— Неужели? И какое же это отношение?

— Потребительское!

— А как еще я могу относиться к проститутке? — удивился Гедеонов. — Не я сделал ее товаром, это ее добровольный выбор. Если вам интересно, Инессу я уважаю больше, чем многих так называемых порядочных женщин, которые приходят ко мне по работе.

— Вы уважаете ее?..

— Безусловно. Инесса честна с собой и с миром, а в наши дни это большая редкость.

— Все равно все это неправильно, — настаивала я.

— А что же лучше? Если мне нужен секс, где мне его взять? Изнасиловать кого-то? Наплести какой-нибудь молоденькой девочке про любовь, а потом бросить ее, когда она мне наскучит?

— Я не знаю, — стушевалась я. Как вообще можно задавать такие вопросы?!

— И так понятно, что вы не знаете. Мои отношения с Инессой, если можно это так назвать, отлично закрывают эту сторону моей жизни. Она подходит ко всему профессионально: она гарантирует мне, что я ничего не подцеплю, не требует подарков, не мучает намеками и перепадами настроения. Мне хорошо с ней, и я делаю все, чтобы было хорошо и ей.

Теперь я уже отчаянно краснела, вспоминая слова Инессы о нем. Мои щеки горели так ярко, что, пожалуй, могли составить достойную конкуренцию ночным фонарикам, укрытым в траве.

Но в общении с Гедеоновым это не было проблемой.

— У меня складывается впечатление, что вы — один из немногих искренних романтиков, что еще остались в этом мире, — продолжил Гедеонов. — Но именно как романтик, вы должны хвалить мое решение.

— Снять проститутку?! Очень романтично.

— Смотрите на проблему шире, Августа Стефановна, а не с позиции девяностолетней монашки. Я спасаю этот мир от тех разбитых сердец, которые наверняка появились бы, если бы я обещал кому-то любовь. Ну, где мои аплодисменты?

— Простите, ваша рукоплещущая аудитория уже разошлась по спальням, — сухо отозвалась я. — Почему вы так уверены, что Инесса в вас не влюбится?

— Потому что, как я сказал вам, она — профессионал.

— Такое нельзя контролировать!

— Можно, — возразил он. — Чувства — это всего лишь результат определенных химических процессов в организме. Тут стимуляция, тут гормоны — и вот уже история меняется из-за чьей-то щенячьей страсти.

— Это начало одной из тех долгих тирад о том, что любви не существует?

— Почему же? Я допускаю, что она существует. Не мог мираж обрасти такой славой. Но если мы говорим о любви как о высшем чувстве, то не думаю, что нам с Инессой это грозит. Мы слишком хорошо понимаем друг друга в нелюбви.

— Все-то у вас просчитано! — возмутилась я.

— Да, — кивнул Гедеонов. — Все. И, поверьте, это очень удобно.

В глубине души я уже знала, что нет смысла с ним спорить. Как и все эгоисты, Гедеонов сам себя вознес на пьедестал. Его мнение было единственно правильным, а все мои аргументы превращались для него в жалкий писк мыши, бегающей вокруг этого самого пьедестала.

И все равно я не могла благоразумно отмолчаться — по той самой причине, которая не позволяла мне видеть его после знакомства с Инессой.

— Вы все еще недовольны, — заметил он. — Я слышу, как вы возмущенно сопите.

Пожалуйста — он открыто издевается!

— Ничего я не соплю, жалею вас просто.

— Меня? За что же?

— Вас — как и любого, кто уже махнул рукой на любовь.

Он рассмеялся — без горечи и грусти, а значит, он и правда не воспринял мои слова всерьез.

— Августа Стефановна, я обещал вам не упоминать ваш возраст, но сегодня и только сегодня я позволю себе один раз нарушить это обещание. Сейчас в вашей жизни та пора, когда черное и белое различаются особенно сильно. Вот плохое, вот хорошее, вот граница между ними. Но чем старше вы будете становиться, чем больше разочарований пройдете, тем слабее будут ваши желания. А не желая любви, вы не будете в нее верить. Это такой механизм психологической защиты: убедить себя, что весь мир что-то потерял, а не только ты один.

О чем я и говорила: один он знал, какой мир на самом деле.

Нет, на этом этапе даже мой максимализм угас, у меня отпало желание что-либо доказывать ему. Я верю, что любовь существует, и мне этого достаточно.

Я собиралась откланяться, потому что его общество было мне не очень-то приятно, когда Гедеонов снова обратился ко мне.

— Так почему вы здесь так поздно?

— Хотелось расслабиться.

— А я вывел вас на тропу войны, как неловко… Позвольте это исправить. Пройдитесь со мной и окажите мне небольшую услугу.

Только я поверила, что испорченный вечер вот-вот закончится!

Но отказать я не посмела. Иногда я позволяла себе вольности в общении с Гедеоновым, и все же каким-то необъяснимым шестым чувством я определяла границу, которую пересекать нельзя. Поэтому когда он начал медленно шагать по дорожке вглубь сада, я последовала за ним.